Репутацию жесткого критика созданной Владимиром Путиным в России политической системы живущий в США историк Юрий Фельштинский приобрел после выхода в свет книги "ФСБ взрывает Россию", написанной им в соавторстве с Александром Литвиненко. Открытую расследованием причин взрывов жилых домов в 1999 году тему Фельштинский развил в следующей работе – написанной в соавторстве с политологом Владимиром Прибыловским книге "Корпорация: Россия и КГБ во времена президента Путина".
В интервью Радио Свобода Юрий Фельштинский отвечает на вопросы о том, как развитие событий на Украине в последние полгода повлияло на характер путинского режима:
– По крайней мере с марта инициатива в политических действиях, которые мы наблюдаем, принадлежит российской стороне, как бы эти действия ни называть – агрессией или освободительной миссией. А весь остальной мир судорожно пытается понять, как реагировать на эти действия Москвы. Того, с чем мы сейчас столкнулись, Европа не видела с 1945 года; о ситуации, когда одно европейское государство отхватывает у соседа часть территории, Европа уже давным-давно забыла. Как все эти события влияют на сам режим Путина? В первую очередь – очень сильно сдвинулась планка допустимых действий. Мы теперь смотрим на российские проблемы, которые раньше нам казались глобальными, как на некие мелочи, сопровождающие серьезные изменения российской политики в отношении всего мира.
Все эти годы – начиная где-то с 1989 года, а уж тем более с 1991 года – Россия стратегически развернулась в сторону цивилизованного мира. Советский Союз, который никак нельзя было отнести к цивилизованным странам, под Горбачевым, а потом и Россия – развернулись к Европе и пытались стать частью европейской цивилизации. Этот период продолжался примерно до 2000 года – со всякими оговорками, с остановками, конфликтами, Россия, тем не менее, видела себя частью европейской цивилизации. После 2000 года скептики вроде меня начали бить тревогу в связи с тем, что к власти в России пришел бывший сотрудник КГБ. Эти скептические оценки оказались справедливыми, более того – они даже оказались в каком-то смысле заниженно справедливыми, реальность оказалась худшей, чем самые плохие опасения.
Теперь Путин может себе позволить разговаривать с Европой и с США естественным для него языком – это, к сожалению, язык не сильно образованного офицера КГБ
Сегодня Путин уже не ставит перед собой задачу сидеть за общим столом с лидерами европейских государств и цивилизованного мира. Его задача – разговаривать со всем миром с позиции силы, и в этом смысле Путину, в общем-то, плевать на то, остается ли он членом группы демократических лидеров или нет. Понятно, что пока речь не идет об открытой, глобальной войне, с Путиным будут встречаться и разговаривать, но за общий стол друзей, улыбающихся друг другу, российского лидера, конечно, уже не посадят. И в этом смысле, к сожалению, Путину тоже нечего терять. Теперь он может себе позволить разговаривать с Европой и с США естественным для него языком – это, к сожалению, язык не сильно образованного офицера КГБ.
– Коли так, скажите, что сыграло большую роль в стратегическом изменении политики России? Украинский кризис – это результат ситуационной реакции кремлевской элиты на развитие событий в соседней стране или это все-таки в большей степени логичный результат мутации, изменений путинского режима?
– Во-первых, я думаю, что мы должны забыть про элиту в России. В период еще до 2004 года можно было подозревать, что какая-то новая элита в России сформировалась, и эта элита худо-бедно имеет отношение к управлению государством. Сейчас уже понятно, что никакой элиты нет. Есть достаточно жестко отстроенная вертикаль власти. В конце 15-летнего пути все, что мы имеем в России, – это диктатура. Это диктатура не сталинского типа, а скорее мягкая диктатура фашистского типа, как при Муссолини или раннем Гитлере. Диктатура при открытости границы – а при Сталине границы были закрыты, при рыночной экономике – а при Сталине никакой рыночной экономики не было, без концентрационных лагерей, без массовых политических репрессий. Но эта мягкая диктатура в любой момент может превратиться и в более жесткую диктатуру – просто по законам жанра.
– Когда вы говорите о фашизме, что вы вкладываете в это понятие? Корпоративное устройство общества, внутренняя схема его организации по итальянскому или немецкому примерам середины ХХ века?
В конце 15-летнего пути все, что мы имеем в России, – это диктатура
– Я привел в пример Муссолини и Гитлера, потому что выстроенные ими схемы управления обществом – два классических вида фашизма. Нужно понимать, что до начала Великой Отечественной войны, пока Вторая мировая война из такой пассивной фазы 1939-41 годов не перешла в самую активную и страшную фазу, многие вполне обоснованно считали, что фашизм – достаточно выгодная форма управления государством. Германия в 1938-39 годах смогла возродиться как сильное государство, как империя, и подавляющее большинство немцев вполне приветствовало такой поворот. До тех пор, пока не начинают убивать тебя, до тех пор, пока не начинают гибнуть твои дети, мелкие победоносные войны населением воспринимаются положительно, так устроен человек. Так что тому, что маленькие победоносные войны с точки зрения пиара приносят Путину сплошные победы, удивляться не стоит. Это ровно тот начальный период агрессии, экспансии, через который проходили и Италия, и Германия. Когда принц Чарльз и Хиллари Клинтон – демократический, мягкий политический лидер по американским стандартам – сравнивают Путина с Гитлером, поверьте, это очень серьезные индикаторы того, что Запад понимает, о чем идет речь. Эта проблема, осознанно или неосознанно, но должна быть миром решена – потому что если она не будет решена на самом начальном этапе своего возникновения (скажем, так, на этапе 1938 года), то ее через год придется решать на этапе 1939 года, а еще через два-три года придется решать уже на этапе 1941 года.
– Я верну вас к вопросу о внутренней логике развития путинского режима...
Подчинив себе страну, они закончили подготовительный период. Теперь начинается новый этап: Россия пытается вернуться себе те территории, которые когда-либо принадлежали Советскому Союзу или Российской империи
– В основном и в большой степени Россией управляют либо бывшие сотрудники КГБ (типа Путина, Сергея Иванова, Виктора Иванова, Игоря Сечина), либо люди, которые из-за идеологических соображений (как Рогозин), или из-за приятельских отношений (как Медведев), или из-за финансовых соображений нынешний российский режим поддерживают, думаю, только сейчас, в 2014 году, они наконец понимают, для чего был весь период с 1991 года – весь этот период, с их точки зрения, был подготовительным для нового этапа, который начался с аннексии Крыма. Даже российско-грузинская война 2008 года была "подготовительной пробой" – с одной стороны, российских сил, а с другой стороны, проверкой того, как Запад отреагирует на использование Россией своей армии за границей, ответом на вопрос, примет по умолчанию Запад результаты этой войны или не примет. Запад разрешил российской армии вести агрессивные действия (я говорю это безотносительно политических, эмоциональных, национальных симпатий, безотносительно того, насколько права или не права была Грузия в абхазском и осетинском вопросе) – и ничего не изменилось. И вот то, что после 2008 года в отношениях между Россией и Европой, Россией и США ничего не изменилось, для Путина, конечно, стало серьезным указанием на то, что можно двигаться дальше. И теперь настала очередь Украины. Наверное, события на Майдане, бегство Януковича спровоцировали этот конфликт. Но я абсолютно убежден, что в Кремле есть некий общий стратегический план, может быть, даже не план, а некая философская концепция. Суть ее сводится к тому, что людям в Кремле наконец стало понятно, зачем все эти годы они терпели, унижались перед олигархами, улыбались демократам, и своим, и заграничным. Подчинив себе страну – причем Россия подчинена и с точки зрения политики, и с точки зрения экономики, и с точки зрения уничтожения инструментов, могущих противостоять власти, вроде института свободной прессы, – они закончили подготовительный период. Теперь начинается новый этап: Россия пытается вернуться себе те территории, которые когда-либо принадлежали Советскому Союзу или Российской империи.
Юрий Фельштинский
Когда Путин стал хозяином Крыма, то со всех сторон, и из Америки, и из Европы, ему были посланы сигналы: скажите, что на Крыме все кончается, и мы заживем по-старому. Но Путин такого заявления не сделал – наоборот, он стал говорить про Новороссию, про исправление исторической несправедливости 1991 года. Так что начатый в марте 2014 года конфликт – это всерьез и надолго. Никакую территориальную проблему (за исключением, может быть, крымской, ведь на полуострове стоял серьезный российский гарнизон и там с военной точки зрения, собственно, не много что нужно было делать) быстро и бескровно не решить, мы это видим по истории с Луганской и Донецкой "народными республиками".
Поскольку Путин, я думаю, долго анализировал ситуацию с точки зрения реакции западных стран, один момент для него оказался главным. Этот момент заключается в позиции президента США. Президент Обама в свое время пришел к власти для того, чтобы закончить две войны – в Афганистане и в Ираке. Собственно говоря, эти задачи для президента Обамы были главными. И когда он переизбрался на второй срок, Путин понял, мне кажется, что у него есть еще четыре года для решения внешнеполитических проблем России. Потому что следующий американский президент – независимо от того, будет ли это демократический президент или республиканский, – безусловно, займет в отношении России более жесткую позицию.
– Понятно, что такого рода операции, как крымская, требуют внутренней консолидации режима и, с другой стороны, сами ведут к повышению мобилизационной готовности общества. Путинский режим, по вашим оценкам, стал внутренне сильнее за последние полгода?
– Я никогда не относился к критикам режима, которые считали, что путинский режим быстро падет, что он не может долго просуществовать так, как он существует, что Путину осталось, как политическому деятелю, жить несколько месяцев, максимум год. Я всегда считал, что путинский режим – это надолго. Но вот сейчас я считаю, что этот режим, может быть, – и ненадолго, именно потому, что Путин начал активные агрессивные внешнеполитические действия. Понятно, что путинский режим не мог пасть без давления извне, и понятно было, что этого давления извне не может быть, потому что зачем же давить на Россию, где президентом является, в общем-то, достаточно прогрессивный, проевропейский, проамериканский политический деятель, если сравнивать его со всеми предыдущими? Путин, конечно, никогда не был демократом с точки зрения Запада, но он был абсолютно нормальным партнером, с которым можно было разговаривать. Со временем в России через вертикаль власти создана система, при которой жизнь населения страны оторвана от действий Кремля – как при советской власти. Путин, собственно, вернулся к этой советской системе – когда Кремль управляет Россией, а все остальное население к этому процессу отношения не имеет.
Российское руководство делает очень много-много разных маленьких шажков, которые указывают на одно-единственное глобальное, стратегическое направление: страна готовится к войне
Я бы поостерегся считать, что Украина – слабый противник, который быстро сдастся. Попытка моментально создать так называемую Новороссию захлебнулась. В то же время слово "быстро" тоже нужно ставить в кавычки, потому что мировые войны в формате месяцев не анализируют, каждый день войны не приносит серьезных стратегических изменений в расстановке сил. То, что вижу в последние месяцы со стороны – российское руководство делает очень много-много разных маленьких шажков, которые указывают на одно-единственное глобальное, стратегическое направление: страна готовится к войне. Какими силами и какой ценой будет проводиться эта война – мы сейчас не знаем. К сожалению, поскольку в России нет инструментов свободной прессы, мы не можем узнать, как на самом деле население сегодня относится к Путину и к тому, что происходит. Можно давать какие угодно сейчас цифры – 86 процентов поддержки, 75 процентов поддержки, но им нельзя верить, – считает историк Юрий Фельштинский.
Радио Свобода